V
Маша поднималась все выше и выше, в свою юность. И оторопь охватывала ее при виде этих стен и когда она касалась лестничных перил, мимо которых Маша также поднималась и спускалась в незапамятную бытность на протяжении пяти лет учебы в университете и проживания в этих стенах. Минуя лестничные пролеты, она шла навстречу неизбежному, что бы оно в себе не таило.
На четвертом и последнем этаже Маша остановилась перевести дыхание и осмотреться, чтобы сообразить, куда ей идти дальше: направо или налево. На этаже никого. "Это в такое - то время", - подумала она. "Раньше в это время жизнь только начиналась. Впрочем, не везде. Были комнаты провинциальных отличниц. Те ложились рано. Что я заладила: раньше, раньше? То время кончилось. Время для меня вообще кончилось. В этих стенах". Где - то в отдалении громкие и, явно нетрезвые, голоса. Ее бросило в жар: "Он!" Маша постояла некоторое время в коридоре, чтобы оправиться от нахлынувших чувств и медленно пошла в направлении двери, через которую доносился нестройный хор голосов. "Вот и его дверь. Там - он". Она остановилась и украдкой прислушалась, склонив голову набок и стоя вполоборота к двери. "Как некрасиво с моей стороны подслушивать под дверью", - пронеслось у нее в голове и она еще удивилась самой себе, что в такой неподходящий момент эта мысль заставила обратить на себя ее внимание. За дверью слышался разнобой голосов. "Веселье, видимо, в самом разгаре". Это была типичная попойка, которых она насмотрелась достаточно в студенческие годы и которые сейчас старательно избегала. Компания, очевидно, разделилась на несколько в разной степени опьяневших людей и представляла из себя картину "кто в лес, кто по дрова". Кто - то старался перекричать товарищей и требовал повышенного внимания к своей персоне, обращаясь к присутствующим: "Господа! Господа, кто - нибудь нальет мне сегодня водки!" Хотя и невооруженным глазом было видно, что он изрядно пьян. Кто - то ему ответил и, видимо, налил спиртного. Один другому рассказывал занимательный сюжет из истории, претерпевший значительное переосмысление рассказчиком и излагавшийся в такой вольной трактовке, что установить историческую справедливость сказанного не представлялось возможным. Обычный пьяный галдеж. Но его голоса не было слышно, она бы его узнала. "Как меня там примут?" - успела подумать Маша и, собравшись с духом, решилась, было, постучать в дверь, прежде чем войти в комнату; но тут до нее донеслись шаги, направляющиеся в ее сторону откуда - то из кухни, расположенной за углом, как она помнила планировку этажа. Маша встрепенулась, точно ее поймали за руку за воровством, и отдернула поднятую к дверной ручке ладонь. Не сознавая, что делает, она повернулась от двери и двинулась навстречу приближающимся шагам. Это была девушка с тазиком, в котором лежало белье для стирки. Она с любопытством глянула на Машу, лицо которой выразительно запечатлело растерянность и беспомощность. Девушке, видимо, хотелось спросить у незнакомки, кого та разыскивает, но она прошествовала мимо, сдержав порыв любопытства и вежливости.
Маша оказалась на кухне одна и, открыв водопроводный кран, приникла к струе холодной влаги. Во рту у нее пересохло. Напившись, она осмотрелась. Окно кухни выходило на балкон, - это было ей известно. Она вышла в коридор. Соседняя с кухней дверь вела на балкон и оказалась незапертой. Маша вышла на свежий воздух чтобы успокоиться и собраться с мыслями.
"Да, королевский прием", - протянула она про себя." А чего же ты хотела увидеть, кумушка? Пока что не увидела, но и так все ясно. Кризис только усугубился. А что я о нем знала? Ничего. Я даже не интересовалась им. Он не был в поле моего зрения долгое время. Я занималась другими вещами. Занималась или отвлекалась? Да и интересовалась я только собой. Своими успехами в обществе. Все, хватит этой демагогии под видом монолога. А что же дальше? Уйти не повидавшись? Нет, так нельзя".
Маша стояла с непокрытой головой, как и прилетела из Петербурга без головного убора, без шапочки или платка. Здесь, в Казани, было значительно холоднее, тем более, ночью, когда обычно подмораживает. Она потерла уши и постояла некоторое время, согревая их ладонями. Она поглядела на ночное небо. Звезды безучастно взирали на полуношницу, не желая разделить с ней тайну ее здешнего пребывания и нести ответственность за происходящее.
Крупа далеко рассыпанных звезд. Немигающий свет отстоящих за тайной времени светил. Сколько жизней и сколько судеб смотрели на них, молились на них, прощались и засыпали с ними. Сменялись эпохи, рушились империи, пески времен заносили их, но не пребудут все человеческие жизни, сущие, канувшие в Лету и предстоящие ей, соизмеримы звездному исчислению. Нет, не пребудут. Светил все равно будет больше человеческих жизней, сколь бы долго она, эта жизнь, их не плодила в безуспешном соперничестве с вечностью. Мир материальный и вещный не смел посягать на духовную природу человека, пусть и облагораживая ее своим светом и своим теплом, пробивающимся чрез неподвластные разумению расстояния. И все это гармония и тайна бытия, непостижимая нечуткими человеческими душами. "Надо считать звезды, а не деньги", - подумала Маша. Этот небесный вертоград являлся лишь сторонним наблюдателем. "Но взглядом родственным глядит на смертных он..." - вспомнила она из Бодлера и поежилась от холода. "Как свежо, как хорошо. И - одиноко. А ведь было время, когда мы подолгу стояли здесь теплыми летними вечерами или на холодном осеннем воздухе, взявшись за руки. Ни о чем не говорили. Молчали. В такие минуты нам незачем было говорить. Нам было хорошо уже оттого, что мы вместе, что можно просто молчать, думая каждый о своем, хотя бы каждый из нас знал, что думаем мы друг о друге.
И сколько же было здесь бесконечных и бестревожных разговоров обо всем на свете, когда ни одному из нас не хватало духа уйти спать, и мы все медлили, находя какие - то предлоги и отговорки чтобы остаться подольше наедине друг с другом и, в конце концов, понимая, что завтра рано утром вставать и идти в университет, нехотя расходились. Я первой забирала свои руки из его ладоней, ибо он медлил до последнего и все сжимал в своих ладонях мои ладони. Когда он уже не ощущал моих ладоней в своих руках, он понимал, что это бесповоротно, все, я ухожу, то он легко касался губами моей щеки или шеи и провожал меня глазами, как я ухожу по ночному полутемному коридору.
Жемчужины памяти. Незабываемые минуты. Этот ритуал прощания установился у нас на третьем курсе, да, в конце второго, после летней практики. А вспоминает ли он обо всем этом? Вспоминает... Не может не вспоминать. Что - то в его настоящей жизни есть такое, что не позволяет мне убедиться в обратном. А сколько мы смотрели на эти звезды вдвоем, отсюда, с этого балкона. Придумывали им ласковые имена. И те же звезды светят теперь мне одной. Да, одной. Хоть мы и находимся в нескольких шагах друг от друга, под одной крышей. Так близко и так далеко друг от друга. И это я совершила двухчасовой перелет на самолете и потратила еще пару часов на такси до аэропорта и обратно только для того, чтобы одной стоять ночью на балконе в чужом доме и чужом городе, и смотреть на звезды? Ну не сумашедшая ли? Все, пора сворачиваться. Небу о многом не скажешь. Надо возвращаться к людям".
Маша вышла с балкона в коридор, закрыла за собой дверь, подошла к Сашиной комнате и, уже не вслушиваясь в доносившиеся за дверью голоса, постучала. Ей никто не ответил. Понятно, было не до нее. Она открыла дверь. В лицо ей хлынул поток спертого и прокуренного воздуха. Сильно разило водкой. "Ну, с богом..." - Маша мысленно перекрестила себя и сделала шаг вперед, в неизбежное.
Маша переступила порог его комнаты. Впервые за несколько лет, что они не виделись. Остановившись в дверях, Маша как - то обмякла, ее собранность и решительность сникли, стушевались перед теплом и живой, домашней непосредственностью этих пьяных посиделок, где она была лишняя. Маша почувствовала это. Но не этот хаос чувств, охвативший ее в одно мгновение, подмял ее, нет. "Он - здесь". Это чувство ошеломило ее как открытие, к которому идут всю жизнь и которого порог она только что переступила. Все ее существо охватил трепет. Пленительная истома судорогой пробежала по всему телу. Она покачнулась. Предчувствие его близости, то, что она в его комнате и он рядом, бросило ее в жар, в то упоительное и восторженное состояние полноты переживания данной минуты. То чувство, которое охватывало ее в прежние времена близости с ним, то чувство, которое она не испытывала последние несколько лет и которое сейчас разрешилось от спячки.
На нее никто не обратил внимания, хотя она и уловила несколько взглядов, брошенных на нее вскользь, без интереса и удивления. Видно было, что к таким визитам в любое время суток тут привыкли, и не важно было, что за человек пожаловал в гости. Маша остановилась в дверях и огляделась, если можно было так сказать, потому что оглядываться было негде. Комнатка была маленькой, но не убогой на вид. Она это отметила. Светложелтые обои, на стенах полки с книгами и картина, выполненная маслом, но не вставленная в раму; холст на подрамнике. На картине трое мужчин за столом и одна женщина на коленях у мужчины. На столе бутылка вина, бокал, почему - то один на всех. Картина выдержана в сине - голубых тонах, только в фигурках людей с тщедушными тельцами присутствует любимая Рембрандтом коричневость. Лица как маски, сосредоточены. Фигуры как статуи, напряжены. Маша отвела взгляд от картины, которую внимательно рассмотрела. "Модернизм с местечковым колоритом", - отметила она про себя. "Но есть живая мысль". Из мебели в комнате шкаф для одежды, узкий, приставленный бочком к стене и ближе к двери, и, образующий, своего рода, прихожую. Шкаф отгораживал входящего от койки, обычной металлической койки, за долгие годы в студенческом общежитии, как правило, с продавленной сеткой. Канцелярский стол у окна, скорее парта, на которой стояли бутылки с водкой и пивом, стаканы и кружки со спиртным и уже опорожненные. И, в комнате был один стул, на котором восседал ученого вида молодой человек в очках, одетый в поношенное военно - полевое "х.б.", обутый в кеды. Он какое - то время очень энергично что - то объяснял собеседнику, отчаянно жестикулируя в подтверждение своих слов. Маша попыталась отыскать глазами Сашу, но его не было видно среди скопления людей. Их, как показалось Маше, было чересчур уж много на такую маленькую комнатку. "Больше десяти человек", - прикинула она на вид. И все они умудрились разместиться на крохотном пятачке, сгрудившись подле стола и плотно, как на насесте, расположившись в ряд на кровати. А Саши среди них не было. Маша и не могла видеть его с того места, где она стояла, переступив порог комнаты. Это она поняла позднее, когда сделала несколько шагов вглубь комнаты, хотя ее никто не приглашал. На ее "здравствуйте" никто не отозвался. "Видно, веселье затянулось", - прикинула она и прошла дальше в комнату. Тут человек в кедах перестал размахивать руками -крылами и мутным, не фокусирующимся в точку взглядом, воззрился на Машу.
- Здравствуйте, - сказала она еще раз, обращаясь скорее к нему одному, нежели ко всем присутствующим, которых появление Маши не привлекло особого внимания.
- Здрасьте, - удивляясь самому себе, ответил молодой человек. Он был еще в пылу полемического задора со своим приятелем и пока что не мог адекватно воспринимать вновь возникшую реальность.
И, как в детском саду воспитатель склоняется над ребенком, чтобы увещевать его, Маша обратилась к ученому мужу, уже хорошо поддавшему:
- Это ведь комната Саши Ясенева?
- Да, да, конечно, - опередил с ответом оратора в очках плотно сбитый мужчина с упрямым подбородком, короткой стрижкой и твердым голосом. Он был несколько старше своего размахивающего руками собеседника, как подметила Маша. Она старалась сохранить в памяти подробности этой встречи и запоминала все, что с нею связано - и лица, и людей, и обстановку комнаты. - Саша здесь, дома. Вот он. - При этих словах человек поворотом головы показал себе за спину.
Маша не поняла, было, что это односложное "вот он" и поворот головы означали и глянула поверх голов за спины людей, усевшихся в линейку на кровати. Там лежало тело, или то, что осталось от человека. Подобрав под себя ноги и обратившись лицом к стене, оно казалось безжизненным. Руки, как у боксера, прикрывающего корпус во время боя, были подобраны к лицу. Безмятежное спокойствие и младенческая умиротворенность, даже доверчивость, исходили от спящей его фигуры. Лица его Маша не могла разглядеть. Только в профиль была видна кожа болезненно - темного цвета, натянутая, как чулок, на скелет черепа. Скулы заострились и выдались вместе с подбородком вперед. Щеки глубоко запали. Нос обнажился. А глаза, и не глаза вовсе, а, глазницы, - ей видна была только одна сторона лица,- глубоко вдались в свои основания, как море входит в свои границы после отлива. "Бог ты мой. И это - он?" Маша произнесла эти слова про себя, но выражение потрясения увиденным запечатлелось на ее лице этой вопрошающей самою себя фразой.
Теперь все внимание обратилось на Машу. Она побледнела и осунулась, словно пытаясь утаить в своих чертах боль и горечь произведенного на нее впечатления. Лицо ее выражало смятение и подавленность. Фигура оцепенела на какое - то мгновение. Силясь сохранить самообладание, Маша рывком вскинула голову, поглядела прямо перед собой и, столкнувшись глазами с человеком из другого мира, жалостливо улыбнулась самой себе, покачав при этом головой, как будто утверждаясь в каком - то мнении. А мнение ее было одно. "Что я здесь делаю? Зачем я здесь?" - повторяла Маша про себя, в задумчивости возложив ладонь на свой лоб и массируя таким образом виски нервно подрагивающими пальцами. Впрочем, она уже раньше утвердилась в своем мнении. На пороге этой комнаты. Увиденное здесь подвело черту под ее убеждением в необходимости встречи с Сашей и поставило точку попыткам решения этой задачи. "Или она стала безжалостной и толстокожей? Что это? Пресыщенность жизненным опытом? Нечуткость к чужой боли?" Маша пристальным взглядом обвела окружавших ее людей. Трогательны были ее попытки обрести присутствие духа, но усилием воли Маша взяла себя в руки и теперь уже ее глаза выражали собранность и твердость. В лицах присутствующих читалось живое участие. Напряженность происходящего, перерастающая в нервозность, которая выражалась в мелкой суетливости и елозаньи на месте собравшихся выпивох, порядком притомили ребят и они рады были избавиться от ощущения неловкости и скованности создавшегося положения. Их глаза прояснились от пьяного помутнения, а взгляды потеплели. Наконец все оживились. Для нее освободили единственный имеющийся в комнате стул и усадили со словами: "Да вы присаживайтесь, пожалуйста". Это был тот крепыш с короткой стрижкой, который, видимо, был тут распорядителем. Впрочем, проделал он этот ритуал учтивости не без нарочитой галантности. Подсуетился, что называется.
Народ начал подавать признаки жизни: переглядываться, перешептываться, кивать головами. Раскрепощаться, словом. Пьяные пары сознания улетучивались и молодым здоровым организмам требовалось влить дозу алкоголя для поддержания жизненного тонуса. Все только этого и ждали, кто же первым нарушит паузу алкогольного воздержания.
- Ну, что, давайте знакомиться, - выдохнул вместе с облаком спиртосодержащего парфюма коротко стриженный крепыш. - Меня зовут Олег. Мы с Сашей большие друзья, - ничтоже сумняшеся добавил молодой человек.
Ни тени сомнения в искренности сказанного не прозвучало в его словах. В чем Маша могла поручиться, оценивающе взглянув на новоиспеченного знакомца, так это в том, что закадычный друг Саши даже не вспомнил в это время о своем пьяном товарище, бездвижно уткнувшемся в стену на задворках кровати. "Есть друзья не разлей вода, а есть друзья не разлей водка. Этот из последних". Но Маша утаила это открытие про себя. Жизнь еще предоставит ей возможность убедиться в этой формуле более основательно.
- Маша, - просто произнесла она. Хотя, при критическом рассмотрении, любое расположение человека можно воспринимать как позу. Важно, от какой печки плясать.
- Славно, славно, - повторил другой парень, на вид лет двадцати, студентик.
Он был хорош собой инфантильной красотой, ладно скроен фигурой, понимал это и выказывал товар лицом, обращая внимание столичной штучки (чего в Маше было не отнять при ближайшем рассмотрении), что "мы тоже не лаптем щи хлебаем", как это уверенно ему виделось. "Критический взгляд на вещи", - Маша ничего не могла с собой поделать.
- Дима, - приосанился он пуще прежнего. - Может быть, водочки? Вы как? - не унимался он.
Голос выдающегося своей розовощекостью и нежным возрастом юноши звучал приторно, как карамельная патока, которая естественным образом предполагала внешнюю ненавязчивость, но скрывала недюжинной силы пружину пристального интереса, от сотворения мира приводящего в движение часовой механизм полового инстинкта, к чему, как известно, немалые усилия прикладываются в самых изощренных проявлениях ума и сердца.
В вопросе, очевидно для Маши, прощупывались подходы на предмет ее податливости к легкой, ни к чему не обязывающей обе стороны интрижки. Силки любовной игры забрасывались по юному трогательно и наивно, даже целомудренно, как бы исподволь и ненароком для непосвященного. Впрочем, все выглядело пристойно. Во взгляде румяного юноши, устремленном на Машу, была скорее просительность, нежели требовательность и наступательность маневра, что обнаруживало неуверенность в собственных силах и беззубость избранной тактики. Эти неуклюжие потуги насчет ее персоны с порога только что состоявшегося знакомства и позабавили и смутили Машу. "И даже в этом обществе я пользуюсь успехом. Хотя, кроме водки, никакими другими помыслами ложе мыслительного процесса измято быть не может у этих людей. Это во мне говорит вся суетная пошлость этого мира, его нечистоплотная утробность. И все мое сытенькое урчание происходит от его довольства и обаяния. Зажралась ты, матушка. Хоть тут надо трезво смотреть на себя со стороны. А что, принять правила игры и придать беседе остросюжетную струнку? Нет, это будет походить на подстилание на правах приживалки. Пошло и скучно. Противное занятие играть в любовь по правилам другой стороны. Может быть, только это и можно называть любовью. Но это приходит с опытом и возрастом. Не так ли все было и у меня? И к чему обнадеживать пылкую молодежь? Пустое все. Надо не забываться, для чего я здесь оказалась".
- Вполне. Наливайте. Без церемоний. - Только и произнесла Маша.
И все - таки, в ответном ее взгляде, полоснувшем по глазам румяного мальчика, было что - то такое, что заставляло мужчин пересматривать свои многоходовые уловки в отношении Маши и ретироваться от намерения легкодоступного флирта. Этот взгляд четко очерчивал границы отношений, устанавливая предельно допустимые варианты сближения, ни один из которых не предполагал скабрезной и сальной обыденности, залапанной потными руками животного инстинкта. Маша и не вызывала половой истомы со стороны мужчин, когда бы при ее появлении начиналась свистопляска по оказанию ей знаков внимания с прицелом на ответный альковный реверанс. Маша не была самкой. Она была личностью. Это бросалось в глаза, и в этом заключалась тайна ее обаяния.
Все в ней было цельно и гармонично: и душа, и лицо, и мысли. Почти по Чехову. Только у Антона Павловича сплошным косяком, как на нерест, шли все больше интеллигенты. От однообразия жизненой текучки и пресыщенности душевным комфортом приходящие к трогательным душеспасительным рецептам, заканчивающимся, конечно же, в кардинальном варианте выстрелом в "Чайке", а, в либеральном, продажей вишневого сада на сытенькое старческое благообразие. Никакого духовного подвижничества и совестливой работы ума. Все прело, сыто, тихо и по домашнему, где все друг другу свои. Периферия духовного самосознания, его корневые отростки. Но и это называется жизнью. В Маше этого довольства жизнью не было. Она какое - то время пыталась обеспечить себе мещанский уют большинства, сугубо по женски, домовито, цепко, но из этого ничего не получилось. Природа не та.
Заблуждения есть свойства человеческой природы. Без них человек ни прямо, ни влево, ни вправо. Топтание на месте, жизнь вхолостую. Заблуждения привносят либо гармонию, либо распад. На каких весах измерить подлинность человеческой природы? Последовательностью шагов и поступков, приближающих к свету истины? Истина - отсвет бога. Истина -вне нас, она привносится извне. Истина дана в преодолении. Мера истины -бог. Путь к богу и есть мера твоей сути. Да кого это заботит? Жизнь - проще. Она - теплее, она - сытнее, она - животнее. Она дана здесь и сейчас без мнимой значимости посулов о вечной жизни. Что оправдает нас в вечности, когда мы только и делаем, что едим, пьем и спим друг с другом? И это вся жизнь неисчислимых поколений от сотворения Адама и Евы, и другой не будет до скончания веков, которое мы сами себе приуготовим, ежели не выполощем наши души в покаянии земного небесному.
- Вот и славно, - повторил как попка розовощекий юноша.
- А вы издалека к нам? - попыталась перекинуть мостки сближения щуплая, но осанистая девушка, с русой копной волос, явно студентка, в скромном ситцевом халатике.
- Из Петербурга.
- О... о... о... - пробежал, как ветерок в роще, гул одобрения.
- Сказочный город.
- Музей под открытым небом.
- Ну и как там?
- Вы там живете?
Каждый пытался выказать свое участие к тому обстоятельству, что Маша из самого Санкт - Петербурга. Действовала магия имени великого города. Будь Маша из других мест, она бы сама по себе не произвела такого живого впечатления и не привлекла к себе теплого внимания.
- Да, я родилась в Петербурге. После окончаия школы переехала в Казань и поступила здесь в университет. Так сложились обстоятельства в нашей семье, что здесь живет моя тетя, и я переехала жить к ней на время учебы. Но жила у нее только первый курс. Потом перебралась в общежитие. Не сошлись точки зрения. Конфликт поколений и все такое. Это вам тоже должно быть известно.
- Да уж, да уж, - заметил крепыш, представившийся Олегом.- А мои студенческие годы прошли в Москве. Мы частенько оттуда бывали наездами в Питере.
Тот, кто Санкт - Петербург называет Питером, этим как бы устанавливает родственные на него права, если таковых нет и в помине. Просто человеку хочется быть причастным к этому магическому, как заклинание, энергетическому выбросу, которое вытесняет из себя предвечное имя города, произнесенное впервые Петром Великим.
- А где любили бывать? - спросила Маша чтобы как - то поддержать разговор.
- Приезжали на Московский вокзал рано утром, и оттуда, конечно, пока народу еще нет, шли пешочком через весь утренний Невский проспект до Дворцовой площади. Эх, хорошо было. Красота кругом. Идешь и озираешься по сторонам. И ты вроде бы здесь что - то значишь на фоне всей этой исторической красоты. А без нее ты, сам по себе, уже ничто. Понимаешь это, потому и тянешься к городу всем нутром. Да, тяга есть, как болезнь, к этому городу у чувствительных людей. Может быть, ты не понимаешь эту красоту, но чувствуешь ее. Вот. Других это не трогает. А ты диву даешься, как это люди так спокойно проходят мимо такой красоты рта не раскрыв и глаза не выпучив. Наверно, и красота приедается. Человек насущным живет. А может быть, не всем дано, как и многое другое. Каждому свое. Да, хорошо было. Ни о чем не думаешь, спешить некуда, энергии хоть отбавляй. Ездили компанией всегда. Человек десять бывало. Девчонки щебечут, парни о своем трещат. Кто - то по парам разбился. Здесь любовный воздух другой. Романтикой пахнет. Из русской литературы, наверно. Доходили до Дворцовой площади, там разбредались кто куда. Кто на Васильевский остров шататься, кто по набережной бродить. Кто - то пива на весь день в кабаке попить. А вечером шли на концерт Б. Г. там; Виктор Цой или Майк Науменко в подвальчиках подвисали. В "Сайгон", конечно же, наведывались. Майка теперь нет, царствие ему небесное. Замечательная была личность. Б. Г. в попсу подался. Дело нужное, - деньгу зашибает. Но уже не то. А ведь сколько эмоций было. И все хорошо, и все думали, что это время навсегда. А сейчас кто где. Я вот здесь, - грустно покачал он головой, настроившись на волну воспоминаний.
"Еще один осколок ушедшей эпохи", - подумала Маша.
- Мне тоже доводилось бывать на домашних концертах у этих людей. Тогда, по юности лет, все это захватывало, что все происходящее нелегально и рискованно, что ты допущена к избранному обществу, непохожему на других, и это вроде как выделяет тебя среди сверстников. Дескать, ты знаешь о жизни нечто большее. Сейчас все это смешно, а ведь тогда мы слепо верили во все это. И были искренни в своей вере. Никаких кривотолков с совестью. Сейчас, конечно, от того максимализма и следа не осталось. Люди теперь на другом тесте замешаны.
- Ну, что же, предлагаю первый тост за славный город Петербург. Выпьем за Петербург. - Крепыш поднял свой стакан.
- Согласна. За Петербург. - Вставила Маша.
- Конечно.
- Пьем за Петербург.
- Выпьем! - Раздавались голоса.
Ребята потянулись друг к дружке стаканами и кружками, послышался характерный звук чокающейся посуды, известный каждому пьющему человеку и радующий его сердце. Наступила минутная пауза. Люди выпивали не спеша, вкладывая в это дело всю душу. Из закуски на столе лежал ломоть ржаного хлеба, от которого гости по очереди отщипывали мякиш и макали его в солонку с солью, и пластиковая бутылка с водой, из которой тутже запивали выпитую водку. Студенческая привычка запивать водку водой. Скорее не привычка даже, а то обстоятельство, что все скудные средства, по крохам собранные, тратятся исключительно на водку, экономя на закуске.
- Хорошо пошла, - нарушил молчание голос из компании.
- Да уж, я неделю не просыхаю. Как к Саше заглянул, так выбраться отсюда не могу.
- Что, Саша не отпускает?
- Нет, водка держит. А мне бы в университете надо появиться. Зачет никак не могу сдать. Завьялова не принимает, коза. Уперлась рогом.
- А то, пока Саша спит, можешь попытаться домой сбежать.
- Ну, вот, меня уж и гонят. Нет, поздно. Я уже махнул сто грамм. Теперь организм не отпустит. Если и отпустит на время, то потом обратно вернет. Надо было как проснулся уходить. И сюда не подниматься. Я в Люськиной комнате ночевал. Там девчонки по домам разъехались.
- И что, Миша, хорошо было?
- А я помню? Меня туда мертвого принесли. За руки за ноги на свободную кровать выбросили. Я только после обеда от сушняка проснулся. Башка квадратная. Раскалывается с похмелюги. И в комнате никого нет чтобы мне стакан воды подать, и сил никаких чтобы до чайника дотянуться. Каких усилий мне это стоило, чтобы до чайника добраться, а он пустой оказался. Я проклял все на свете. В комнате ни капли воды. Хорошо, ваза с высохшим цветком стояла. Там вода протухлая была. Пришлось оттуда пить.
- Миш, может это настой лекарственного растения был, а ты его выпил. Голова не прошла после него?
- Нет. Этих сил хватило до кухни дойти. Только к кухне подхожу, слышу голос Вовы на лестничной площадке. Какую - то бабуську насчет денег трясет. Ну, думаю, не буду человеку мешать. Он сам все грамотно сделает: сумеет бабуську правильно развести. Это же Вова. А я потом ему на хвоста упаду. Так оно в оконцовке и вышло.
- Да, Миша, ты в своем амплуа.
- У вас с Вовой разделение труда. Он бабусек трясет, а ты ему на хвост падаешь, - прокомментировал Олег.
- У тебя более тонкая работа, Миша. Можно сказать, ручная. Ты разводишь того, кто других разводит. Нужно еще умудриться Вове на хвост сесть. Ты ювелир своего дела, - выдал язвительный ученый муж.
- Хорош надо мной прикалываться. Все довольны. Никто не в обиде. А где он сам, кстати?
- Он у каких - то студенток отключился. Пошел, как он сказал, бабуську снять. Хотя он был в таком состоянии, что хоть его самого снимай. Дошел он туда или нет, никто не знает. Если его с нами нет, значит, дошел и дрыхнет там в отрубоне, - просветил Олег собрание.
- Ничего, скоро появится, если уж мы о нем вспомнили.
- Да, то - то народ возрадуется.
- Вот она, неуправляемая энергия.
- Только его здесь не хватало.
- Ужо будет вам.
Все засмеялись. Посыпались шутки - прибаутки. Воспоминания, эпизоды, - расхожий ассортимент пьяных посиделок. Маша видела, что все друг друга знают давно и вышучивают товарища по "зеленому змию" беззлобно, без камня за пазухой. Никто никого тут не напрягал; все давно притерлись друг к дружке как пробки к горлышкам бутылок и потому циркуляция пьяного хода событий двигалась в заданном направлении, точно сивуха по змеевику самогонного аппарата. Ничто не нарушало гармонии вялотекущей пьянки, ничто не предвещало бури в стакане с водкой. Присутствие Маши никого не стесняло и разговор не придерживался ограничительных рамок. Матерщинка, правда, пока не проскальзывала, как это бывает принято в выпивающих молодежных собраниях. Сплошь и рядом. Это уже норма жизни, кажущаяся таковой от сотворения Адама и Евы. Словарь собравшихся под одной крышей молодых людей был подростково - студенческий, с вкраплениями уличного жаргона мелкоуголовной шпаны. Это для присыпания пресности речи сольцой остроумия и находчивости. Не матерились из предупредительной вежливости к гостье. Маша это чувствовала.
- Маша, вы как петербурженка, должны были слышать легенду о скульпторе Клодте и его конях на Аничковом мосту? Ну, амурные дела с его женой? То, как он рассчитался с ее любовником? - Олег обратился к Маше, намереваясь, очевидно, щегольнуть редкостными сведениями из разряда жемчужин застольной беседы и польстить собеседнице, ежели она окажется из числа эрудированных барышень.
- Да, - кивнула Маша.
- Я поначалу не верил, - мне в Москве об этом рассказали. А потом, уже в очередной наезд на Питер нашим теплым кагалом мне как - то взбрыкнулась эта история, когда мы по Невскому шатались. И действительно. Присмотрелся... куда следует. Мужское лицо вместо мужского достоинства. И вместе с ним. У коня, правда. Подумать только! Чего в жизни не случается? Вот так живешь и не знаешь, что у тебя под носом живая история творится, -так и развело руками его пытливое любопытство перед непознаваемыми границами бытия.
- Что? Что такое?
- Не томи душу, Олег. Рассказывай! - взывали к удовлетворению любопытства заинтригованные голоса.
- Неловко, конечно, в присутствии дам распространяться об этом. Да, ладно, все свои, раз уж начал. Маша, а, может быть, вы нам расскажете эту историю? - обратился Олег к Маше, скорее, формально.
- Олег, раз уж вы взялись за гуж, вам и карты в руки, как говорится. А я вас поддержу, если вы что - то упустите.
- Конечно, конечно. Я без претензий. В общем, - коротко и ясно, - я не историк. В архивах не копался. На Аничковом мосту, а ударение в этом слове, могу вам заметить, ставится на втором слоге, так вот, на этом мосту стоят бронзовые скульптуры с конем и мальчиком в разных положениях. Все вместе это называется "Укрощение коня". Понятно из названия, что мальчик пытается укротить коня. Первая композиция - мальчик пытается заарканить необъезженного коня. Во второй скульптуре ему удается обуздать это бешенное животное. В третьей он тащит на себя строптивого красавца. И в последней скульптуре мальчику удается взобраться на это дикое создание. Все это красиво, все в динамике. То есть, тут стихия борьбы человека с дикой природой, человеческий дух подавляет животное начало в ней. Преобразовательная мощь человека над природой. Воле человека покоряются ее необузданные силы. Это я так понимаю. В аллегорической форме, если копнуть глубже, борьба добра и зла. Тут и философия, и искусство, и все что угодно. Понимай как знаешь. Но это все предвариловка. Перчик в другом. Во всей этой истории есть один приземленный момент. Маша, как вам описательная часть? На высоте?
- Недосягаемо. В духе наивного классицизма. Мы вас не перебиваем.
- Да, длинно, однако, получается, но без вступления нет художественного произведения. Как Саша выражается. Так вот, у скульптора этих самых коней, у Клодта, была любимая жена, красавица. Но любовь была без взаимности. Так гласит легенда. Скульптор все свое время проводил в мастерской и мог любить свою жену только на расстоянии, то есть, платонически. Что, конечно же, молодую женщину устроить никак не могло. Молодая красавица ответить мужу взаимностью на расстоянии не захотела, и у нее своевременно возник любовник. Долго мужу было не до семейных отношений и он по прежнему продолжал свято верить в непорочность своей благоверной. Но, вот поползли слухи по Петербургу. А слухи, как известно, двигатели прогресса. Во всяком случае, творческого. Скульптор поначалу не верил. Но, когда ему дали возможность собственными глазами убедиться в неверности своей жены, художник возроптал. Но он возмутился творчески, как художник. А что ему еще оставалось? Семейная драма происходила как раз в то время, когда художник работал над этой знаменитой впоследствии композицией. Он долго думал, как отомстить своему обидчику, опорочившему священное брачное ложе. И придумал. Клодт решил сохранить образ любовника своей жены в вечности. Как? И тут звучит кульминация нашей темы, апофеоз развязки. Да очень просто. У одной из скульптур коня, если присмотреться с определенной точки, гениталии напоминают форму мужского лица с выдающимся носом и округлыми щеками, понятно почему, похожими на черты лица любовника его жены. Вот так посредственности обретают свое место в истории. Их увековечивают гении. Об этом своем произведении в произведении искусства Клодт охотно рассказывал всему Петербургу после установки скульптур на Аничковом мосту.
- Получается произведение в квадрате, с потайным дном, - вставила Маша. - А вы, Олег, рассказываете так, будто сами были непосредственным участником тех событий.
- А то как же! Где тут правда, где вымысел, - судить не берусь, но видел это собственными глазами. Надо идти по Невскому к Московскому вокзалу с правой стороны и остановиться у первой скульптуры по ходу движения. С этого места надо вглядеться в скульптуру, которая будет стоять по диагонали через дорогу от тебя. Надо только выбрать определенный ракурс и вглядеться в пах коню, конечно, не привлекая особого внимания пешеходов, чтобы за идиота не приняли. Я не видел портрета того счастливого любовника, но сходство с мужским лицом проглядывается. Такими вот страстями, тайными и явными, жив Петербург. Чьи - то судьбы остались, а сколько ушло следа не оставив. Маша, я ничего не переврал? -обратился Олег к Маше за подтверждением сказанного.
- Да, все так оно и было. Могу только добавить, что скульптуры установили в 1849 году.
- Вот они, фантазии художника. Кому же из троих здесь больше повезло? Мужу, которого обманули, любовнику, которого увековечили таким неприглядным образом, или посрамленной на весь город жене? Это сейчас им троим все равно. А ведь при жизни, наверняка, страсти кипели нешуточные. -Обратилась к собранию русоволосая Лена.
- Вопрос всех времен. Что лучше: увековечить другого, будучи им обманутым, или обманывать самому и быть увековеченным в этом качестве. Извечный конфликт гения и злодея. Так всегда у них было и будет, - остро заметил Дима. - Я бы не хотел быть действующим лицом этого сюжета ни с одной из сторон. Лучше остаться безымянным при любом раскладе.
- Олег, а ты эту историю рассказал без какой - то подоплеки? - Лена подняла свои распахнутые глаза на Олега.
- Конечно, без. Чтобы развеять атмосферу. А какая тут может быть подоплека? "Дела давно минувших дней". Это нас не касается.
- А... а... а... - протянула Лена. - А я подумала было...
-
Что?
- Да так, ничего. Просто... Петербург, кони... Маша, вот, из Петербурга, - вырвалось у нее задумчиво.
- Ленок, не хочешь ли ты сказать, что тут есть какая - то взаимосвязь, - спросил Миша без дальней мысли.
Все прыснули от смеха и посмотрели на Машу. Было видно, что она сильно смущена этими словами, сказанными как бы вскользь. Складывалось впечатление, что все, что здесь говорится и происходит, в этой незнакомой для нее компании, завязано на самом пристальном внимании к Маше, имеет к ней непосредственное отношение. Ничего определенного сказать было нельзя. Все выражалось полутонами, полувзглядами, полусловами. Все непроизвольно замыкалось на ней.
О Саше до этого времени никто не вспомнил. Как будто его и не было. Наконец, Лена, тряхнув русой копной волос, не решаясь впрямую обратиться к Маше о цели ее приезда, решила обратить внимание выпивающих людей на Сашу, чутко, по женски, уловив интерес Маши к этой стороне дела и переключая внимание ребят на хозяина комнаты, чтобы удовлетворить тем самым скрытое любопытство Маши.
"А в этом альтруизме что - то есть, - подумала Маша. - Так откровенно добрые услуги не оказываются среди девушек. Тут у нас обоюдный интерес. А она хорошенькая. Только приодеть ее. Что бы это все значило? Соперница?"
-А Саша давно спит? Может быть, попробовать разбудить его, чтобы он к нам присоединился? - вопрошала девушка без энтузиазма, скорее, с сомнением. Уверенности в достижении желаемого результата в ее голосе не было. Это походило на глас вопиющего в пустыне.
- Да ты что, Ленок? Мир будет рушиться, а он не проснется. Его только на руках можно будет унести. Они с Вовой успели с обеда нахлобучиться. Вова, как всегда, откуда - то с пузырем прибежал. Они его вдвуху усосали. Я отказался. Мне ребенка из детского сада надо было забирать. Потом Володя за вторым пузырем бегал. Они и его уговорили. По пузырю на рыло, да на старые дрожжи. Сашу развезло, я ему тазик держал, пока его рвало. А Вова деньги куда - то занимать побежал. И где - то пропал по дороге.
- Жаль. - Девушка поджала губы и бросила осторожный, без вызова, взгляд на Машу.
Маша не отвела глаза и спокойно выдержала этот взгляд.
- С ним было бы лучше, хотя нам и без него не плохо. Ну, что, я наливаю по маленькой? - спросил Дима.
- Давай, давай, нечего микрофонить.
- На этот раз предлагаю выпить за нашу гостью из Петербурга. За знакомство. - Заговорил румяноликий Дима. Это было признанием отступного маневра и предложением выпить мировую.
- Выпьем.
- За знакомство. - Раздались голоса.
Выпили еще раз. Маша с устатку захмелела. К щекам прилила кровь, а глаза заблестели.
- А вы с Сашей друзья? - русоволосая Лена прервала, наконец, цепь умолчания отношений Маши и Саши, которые, конечно же, всех интриговали и занимали.
Маша запнулась, было, на полуслове. "Что сказать? Отношения? Что здесь может быть? Как назвать ее здесь появление? Порывом души, воспоминанием блаженной юности. Эти тертые и видавшие виды юнцы и девицы на смех ее поднимут, заикнись она о проснувшемся чувстве, как втором дыхании, когда долго идешь в гору и хочется уже все бросить и упасть на полдороге, и приходит одна единственная мысль, та, во имя чего ты совершаешь свой путь, которая и дает свежесть сил и восприятие жизни, для чего она вообще тобою проживается".
- Мы вместе учились. В одной группе. - Маша до боли сцепила ладони. - Были... дружны. У нас была дружная компания в общежитии. Как одна семья жили. Можно так сказать. По вечерам вместе собирались. На праздники что - то придумывали. В леса вместе выбирались. У нас было три любимых места. Камское Устье, Зоостанция и Марийка. Чаще мы в Камское Устье выезжали. Туда, где Юрьевская пещера. Там у нас стоянка была. На поляне. "Поляна". Мы так ее и называли. Любимое наше место. Ставили там палатки. Костры жгли. Песни под гитару. Туристическая юность, в общем. Бедная студенческая жизнь. Жили не богато, но насыщенно. "От сессии до сессии живут студенты весело". Не скучали. Тянулись друг к другу. Все время что - то новое... Теперь уже кажется: давно это было. А вспоминается с теплом. Все эти ночные посиделки у костра. Ребята кружком сидят. Счастливое время. Теперь такого нет. Разбросало всех. Кто где. Видимся очень редко. Иногда созваниваемся. Кто еще помнит. Вот и Саша... Непременный участник всех наших сборищ. Душа компании. Застрельщик наших нехитрых студенческих забав. Зато, душевных. Давно не виделись. С тех пор, как я университет закончила и к себе в Петербург уехала. А тут что - то заскучала по нашей юности. Захотелось встретиться, узнать, как люди живут. В Казани еще однокашники остались. Надо и их навестить. Теперь уже завтра, если получится.
Маша остановилась. Ребята какое - то время тоже молчали, ожидая, что Маша скажет дальше. Она, казалось, выговорилась. Объяснила, как могла, свое здесь появление.
- А мы тоже с Сашей выезжаем в Камское Устье и на Зоостанцию. -Прояснил ситуацию Дима.
- Олег, наливай, - послышались голоса.
- Да, Олег, банкуй дальше ты. Диму не дождешься, - вставил другой голос.
- Это мы мигом организуем. - Он убрал пустую бутылку под стол, а оттуда выудил на свет божий вторую бутылку, щегольски откупорил ее, предварительно сделав несколько сильных и резких ударов тыльной стороной ладони по донышку бутылки. Пробка снялась легко, как пенка со сливок. Олег аккуратно разлил по составленной в ряд посуде со знанием дела, чтобы никого не обделить. Это был своего рода церемониал розлива водки. В продолжении его никто не проронил ни слова. Все завороженно наблюдали за действом.
- За что выпьем?
- "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались"...
- Да, за нас.
- Что нам есть где собраться.
- Тогда за хозяина этого гостеприимного дома. За Сашу.
- Давайте.
- Выпьем.
Снова потянулись друг к дружке с посудой. Выпили.
- Да, а Сашу будить сейчас бесполезно. Не проснется. А если и проснется, то в невменяемом состоянии. Вы все равно с ним поговорить не сможете. Только завтра разговор с ним может получиться. Если застанете его в живых. Он в обед проснется. Точнее, его разбудят. Кто - нибудь с пузырем зайдет похмеляться. Надо этот момент не пропустить, пока он пить не начал. Приходите пораньше утром. Пока он спит. Дождетесь, когда он выспится. Сам он редко когда просыпается. Его все время кто - нибудь будит чтобы выпить с ним. Саша не отказывается. Душа - человек. Только уж злоупотребляет он алкоголем. Через край у него это заходит. Как его остановить? Никакие разговоры не помогают. Он только отмахивается. Да и не маленький он. Сам все понимает. - Олег выговорился. Видно, наболело.
- А давно это у него? В смысле, он пьет?
-
Давно или нет, - не знаю. Но когда мы с ним познакомились, он пил. Мы и познакомились с ним на этой почве. Выпивали у кого - то на квартире. Там и сошлись за бутылкой. Заодно и характером. Я тут через дорогу с семьей живу. В соседнем студенческом общежитии. Мы с ним постоянно видимся. В гости друг к другу захаживаем. В основном, я у него, конечно, торчу. Днем с Сашей, вечером с семьей. Такие вот дела.
Ребята молчали, не перебивали их разговор. Внимательно прислушивались. В этом проявлялось их любопытство к сложившейся ситуации.
Маша, в общем - то, сама могла сказать когда это все у Саши началось. Уже на последнем курсе университета Саша начал тяжело запивать. Пропадал в запое неделю - другую. Никто не пытался его остановить. Маша недоуменно поджимала губы, глядя на его уходы в "астрал". Молчала, не возмущала течения событий, хотя, очевидно, оно складывалось не в пользу их обоих и не на руку им по одиночке. Все шло к запустению своим чередом. Они выдохлись друг от друга как раньше не могли надышаться друг другом. Никто ничего не предпринимал. Никто ничего не пытался исправить или объяснить. Эгоизм. Жестокость. Или, отчаяние, парализующее волю и заставляющее все идти своим чередом, в сущности, пустить судьбу под откос. Тогда не могли признаться себе только в одном, что обойдутся друг без друга. Что что - то еще выправится, разрулится само собой; не принимая в исправлении текущего хода событий никакого участия. Все насамотек. Как сложится. Не сложилось. Увы. Гордыня. Тогда она топорщилась ежовыми иглами из обоих характеров, уже тогда она проявлялась змеиными укусами, пока еще не ядовитыми, которым только предстояло напитаться ядом взаимного отчуждения, что и послужило в последующем их взаимным отторжением. Противоядия не нашлось. Сыворотки против гордыни не оказалось. Только время лечит. Лечит ли? Зарубцовывает раны обоюдоострых выпадов ревности, эгоизма, спеси?
- И как вам Камское Устье показалось? Душевно? - спросила Маша у ребят.
- Да, очень. По лету мы частенько туда на выходные выбираемся. С палатками, разумеется, - ответил ей не принимавший доселе участия в разговоре щуплый юноша.
- И с рюкзаком водки, чтобы на три дня хватило. Напиться, проспаться и опохмелиться, - вставил ученый муж в очках и кедах.
- Про это наши парни никогда не забывают, - заметила Лена.
- В Юрьевскую пещеру спускались?
- Да. Мы уже и новичков туда водили этим летом, кто с нами в первый раз в Камском оказался. Это у нас как посвящение, принимаем в нашу компанию через Юрьевскую пещеру, когда в Камском Устье вместе собираемся на пару ночевок. Причем, посвящение у нас в Гроте Дождей происходит. Там новенькие по глотку водки должны сделать прямо из горла. Все в грязи вымазались, кругом вода течет, а тут тебе водочка для согревания души и тела. От посвящения пока никто не отказывался. Всем по кайфу такая веселуха. Сначала, правда, всю пещеру надо облазить. Эта традиция от Саши к нам перешла. И Саше она по наследству досталась. - Выдал информацию на гора ученый муж.
- Ага, значит, всю пещеру облазили, неплохо в ней ориентируетесь. А в "Красной Комнате" бывали? - спросила Маша, охваченная задором навеваемых воспоминаний.
- Не все. Редко кто. Кому охота через "кишкадерню" корячиться? Барышни наши изнеженные, да и фигура не всем позволяет. Там же проход узкий и задиристый, пока до красной пещерки доберешься. Обратного хода уже нет, не повернуться. Можно только вперед ползти, если в "Красную Комнату" намылился. Не всем духу хватает. Мне там приходилось бывать. За Сашей увязался в первый раз. Сдуру все получилось. Уже в "кишкадерне" очухался, а назад поздно вертаться. Так и очутились в красном гроте. Туда ведь надо спуститься осторожненько, чтобы не упасть. Иначе позвоночник в штаны сложится. Фонарь с собой надо брать. Мы со свечкой ходили. Со свечкой неудобно. Меня, кстати, Виталий зовут. Приятно будет познакомиться, - подвел к своей персоне ученый муж.
- Взаимно. Я тоже в первый раз за Сашей увязалась. Это у него бзик такой был: всех через эту Красную Комнату тащить. Мы туда всей оравой набивались. Как - то раз даже гитару пытались туда протащить. Не получилось ничего. Застряла по пути. Пришлось обратно инструмент вытаскивать. Не всегда инструмент вслед за головой пролезает. Необычная пещерка на вид. Все остальные гроты серые и будничные, а сюда попадаешь, как - то все празднично становится, - разговорилась Маша.
- У нас вот Леночка смелая. Она туда как к себе в комнату заходит, -заметил Дима не без шпильки иронии в адрес Лены.
- Да, я была там. Ничего тут особенного нет, - спокойно, не сообщая сказанному какого - либо оттенка чувства, сказала Лена.
В дверь постучали. "Да, да... войдите..." - разом ответствовал нестройный хор пьяных голосов на стук в дверь. Дверь открылась и на пороге показался интеллигентный человек с усиками и добродушным взглядом.
- Здраствуйте, ребятки. Что, Саша, живой? - спросил он, оставаясь в дверях.
- Живой - то живой, только не подъемный, - ответил за всех Олег.
- Угу... Понятненько. Что ж, тогда я пойду.
- Да вы проходите, тяпните с нами рюмашку - другую. Согрейтесь с дороги, - предложил Дима.
- Здесь всем наливают... Да нет, ребята, спасибо, пойду. Я на минутку забежал, проведать, как старые друзья поживают. Счастливо оставаться. Саше привет.
- А от кого?
- Скажите, Андрей забегал. Он знает, - и человек при этих словах повернулся к двери и взялся было за ручку чтобы выйти из комнаты.
Маша, все это время всматриваясь в черты лица этого человека и вслушиваясь в его голос, открывала для себя еще одну страницу их студенческого прошлого, которое находило на нее в этот вечер с неумолимой неизбежностью.
- Андрей! - спохватилась и выдохнула Маша, когда человек уже переступил порог и собирался закрыть за собой дверь.
Человек застыл на некоторое время, устремляя взгляд в комнату и близоруко щурясь, пытаясь отыскать среди собравшейся пьяной публики обратившийся к нему голос.
- Андрей, это я. - Маша поднялась с места и повернулась к нему лицом.
- А... Машенька! Что за встреча? А ты как здесь очутилась? - молодой человек устремился в комнату и троекратно поцеловал Машу в щеки. -Солнышко наше. Где ты потерялась? Собираемся, вспоминаем, а тебя с нами нет.
- Да так вот как - то, все неопределенно. Похвастаться нечем и пожалеть себя повода нет. А ты как? - вопрошала Маша, расстроганная этой встречей со старшим товарищем их студенчества.
- Тоже все потихоньку, если не торопиться. Да, наверно, мне надо задержаться. Я там на вахте документы оставил, чтобы сюда пройти. Тетя Люба не захотела пропускать. Тут и так, говорит, шалман, народу битком. Милицию собралась вызывать. Я уговорил ее на минутку меня пропустить. Ну, ничего, потерпит. Должна войти в наше положение, что мы редкий раз здесь вместе собираемся, - рассудил новоприбывший Андрей.
- Да уж, сколько лет не виделись, - протянула Маша.
- Нальем по этому поводу, - назидательно заключил Олег. Гостю нашли посуду. Разлили водку.
- А что, Саша совсем неподъемный? Может его встряхнуть? Ну, не будем будить человека. Пусть отсыпается. Завтра ему предстоит трудовая вахта. Опять весь день пить. За встречу старых друзей с новыми, - поднял стакан Андрей. - "Не забывается такое никогда".
Все чокнулись и выпили который раз за этот вечер. Гостю места не нашлось и он уселся на корточки, облокотившись спиной к стене. И Маше и Андрею было ясно, что поговорить по душам в такой многолюдной компании им не удастся, и оба предполагали как разумный вариант, - удалиться отсюда. Говорить внятно о чем - то существенном им не представлялось возможным из - за разнобоя голосов, шуток, посланий без адреса. Мало кто слушал друг друга. Пьянка переходила в ту фазу, когда пьющий человек остается с самим собой с глазу на глаз, налившийся кровью из - за повышенного артериального давления от избытка алкоголя в организме; и ему нужно выговориться во что бы то ни стало, утвердиться в своей правоте, не считаясь с мнением собутыльника. То же самое у второго, третьего, десятого из пьющих. Каждому нужен собеседник в лице себя. А какую околесицу он несет, - это не столь существенно. Следующая фаза пьянки, еще не самая последняя, должна заключаться в самоутверждении действием. Это уже не обрывки фраз, ахинея или бред, а это неадекватное поведение, как то: размахивание руками, непроизвольное пускание в пляс, лапание прекрасного пола, разбрызгивание слюней, выпучивание залитых зенок, попытки речевого аппарата издать что - то нечленораздельное. Ведь если речь есть то, что человека от животного мира удаляет, то отсутствие речи есть то, что человека к нему как раз и приближает. Эти редкие мгновенья гармоничного слияния человека с природой можно наблюдать только на разудалой пьянке по русскому обычаю. Сюда надо добавить еще баньку, ящик водки и таз пельменей. Последняя фаза пьянки это камера в каком - нибудь Вахитовском Р.О.В.Д., медвытрезвитель или коматозный сон на подвернувшейся кровати, а то и под столом. До последней фазы было еще далеко, а, вот, до предпоследней, самоутверждения действием, рукой подать. Этот час должен был быть вот - вот пробит. Маша и Андрей все это прекрасно понимали и ждали удобного случая чтобы уйти безмолвно, по английски, когда до них уже никому не будет дела. Они перекинулись парой незначительных фраз и втянулись в течение пьянки. Андрей выпил еще пару раз. Маша отказалась. Она была возбуждена алкоголем и не хотела нарезываться до состояния окружавших ее людей, чтобы не осрамиться на правах гостьи. Она всегда знала свою меру и то, где, с кем и сколько пить. Хотя всем было уже все равно. Маша все гадала, чем все это для нее закончится и как заставить себя подняться и уйти отсюда?
Обстоятельства... Обстоятельства порой бывают сильнее наших представлений о них. Обстоятельства - вот ключ к пониманию сути вещей. И в нашем случае обстоятельства, как спотычок на ровном месте, спутали мирно бегущую нить событий нашего повествованья в трудноразрешимый клубок противоречий, о чем будет сказано далее, по мере возрастания любопытства читателя к сюжетной линии, или, напротив, угасания интереса к ней, если она у автора вообще на данный час имеется. Все дело в авторе, кудеснике живого слова. Все вопросы к нему, интригану и баловнику читающей публики.
Глава 6
ЧАША СИЯ
Глава 6
ЧАША СИЯ
