Виктор Григорьев
terra victoria классика поэзия Чаша сия критика
Виктор Григорьев. Чаша сия. Глава 1V
IV
"Когда же это все началось? Наше отдаление друг от друга. Что предшествовало сегодняшнему положению вещей? Следствие - налицо: мы разобщены. А где искать причину? Ведь где - то она исподволь коренилась? В наших темпераментах? в наших характерах? в нашем воспитании? в нашем взрослении и видении будущего? Скорее всего, в сумме всех этих составляющих.
А нужно ли мне все это самоедство? Самокопание в прошлом как в исподнем? Какие пятна остались на нем, что не отпускают тебя по прошествии стольких лет? Жизнь отстоялась, слава богу. Все хорошо и покойно. Ничто, казалось бы, не должно встревожить и замутить эту тихую и умиротворенную заводь, где не шелохнется ни один мускул памяти, и только зыбь и безмолвие составляют суть жизни человеческой. Что же я тогда хочу вернуть? Зачем мне это? Не запоздало ли мое возвращение? Сама боюсь этого открытия. Но, память... Да, все в ней одной.
Память. Необходимо реальное возвращение в прошлое, а не мнимое. Память не исключительно мыслительный процесс, нет, не только, но и физическое деянье. Переживание всей сутью своей природы полноты прошлого. Память это физическое обладание прошлым во всей его наготе и неприкрытости. Оно не может оставаться целомудренным по прошествии времени. Целомудрие - идея вечности, а времени принадлежит то, что конечно. Стало быть, время попирает и уничтожает то, что принадлежит душе и небу. Если бы время этого не делало, оно закончилось. Есть вещи выше нас, и есть вещи сильнее нас. Последние подчиняют нас своей стихии, кроме тех, кто ведом небом. Память - мост, перекинутый над вечностью, на котором балансируют редкие смельчаки, заглядывая в свое отражение, незамутненное временем.
Да, пора. Надо решаться. Туда. К нему. Сейчас же. Все равно -зачем". Она порывисто, всем упругим телом, метнулась, было, от окна в комнату, к вещевому шкафу, набросить наспех пальто, сбежать по лестнице, поймать такси и мчаться по вечернему городу в аэропорт. Но, в последнее время осеклась, взглянула на часы, висевшие над кроватью: "Время еще есть. Не так много, но есть". Она знала время отлета самолета из пулковского аэропорта. До Пулково полчаса на такси. "Успеваю", - она села на стул подле письменного стола. На нем лежала книга. Она стала механически перебирать страницы, не вглядываясь в них. "Надо успокоиться. Ничего не произошло. Все идет своим чередом. Решение принято". Она погрузилась в бездумье. Какое - то время перед ней проходили образы прошлого, картинки жизни, не сцепленные между собой какой - либо логической цепочкой. Но они были, -вне связи, вне смысла, вне объяснений, - ее жизнью. Такой, которую не воскресить ни во сне, ни в забытьи, ни в реальности. Она встрепенулась, ожила, пошла на кухню. Поставила на плиту чайник, стала ждать, когда он закипит. "Нет, лучше спуститься вниз.За углом есть кофейня. Там возьму себе чашку чая". Ей не хотелось быть одной в эту минуту. Подчас одиночество ее тяготило, и она "шла в народ", как она сама это называла.
Забредала в тихое и уютное кафе, где не было сутолоки и разнобоя подвыпивших голосов, заказывала себе чашечку чая и подолгу сидела одна, погрузившись в свои радостные и горькие думы. Бывало всякое. Она выключила чайник, вышла в жилую комнату, взяла со стула сумочку, подошла к шкафу, оделась и вышла в вечерний город. На улице было темненько. Редкие прохожие. Белый снег. Поземки не было. Снежок перестал падать. Тропка на тротуаре еще не была утоптана и снежок местами похрустывал под ее сапожками.
В баре было полутемно и немноголюдно. Заняты два - три столика. Она подошла к барной стойке и заказала чашку чая: "Без сахара, но с лимоном". Облюбовала столик у окна с видом на улицу. Приглушенные звуки блюзовых композиций из динамиков, утопленных в стены и матовый свет бра. Все, что нужно, чтобы сообщить человеку покой и уединенность, отгороженность от сутолоки мира. Принесли чай. Здесь хорошо его заваривали, готовили на родниковой воде. Она нередко заглядывала сюда, благо, до бара рукой подать от ее жилища. Пила неторопливо вяжущий напиток, вдыхая терпкий аромат настоя. Ни о чем не думала. Старалась гнать от себя мысли о предстоящем путешествии в неизвестность, чтобы не заниматься самоанализом и на этой почве не внести прояснение в сложившуюся ситуацию и, по обретении благоразумья вовсе отказаться от авантюрного намеренья, которое спровоцировал порыв души. "Пусть все останется как есть. И будь что будет. Пускай прозу моего существованья хоть однажды нарушит сумятица нервозной лихорадки. Давно я такого не испытывала. Все берегла себя, свою сытость и утробность". Последняя мысль пришлась ей особенно к месту, она с удовольствием кольнула ею свое самолюбие, нещадно и зло. "Злобность женщины - это стервозность.А стервозность - признак увядания, старения. Попытка ухватить от жизни ускользающие в других руках жирные куски жизненных удовольствий, представимых как бешенное биение крови. И это все происходит со мной? Неужели женское во мне только - только началось просыпаться? А что же было со мной до этого?" Она расплатилась за чай и вышла на улицу.
Притопывая каблучками, чтобы согреться, она стала ловить такси. Машин было не так много и все они норовили проехать мимо, никак не реагируя на поднятую ею правую руку, которой она голосовала на проезжей части. Такси, конечно, здесь не ходило, и ей надо было рассчитывать на частника. Немного погодя "жигуленок" вырулил к ней и остановился. Она назвала адрес. Шофер запросил нужную сумму. Она согласилась, хотя и понимала, что дороговато. Но, выбирать в это время суток и в не столь оживленном месте, не приходилось. По дороге шофер попытался завязать с ней разговор (профессиональная привычка водителей такси и дальнобойщиков), но она отмалчивалась. Так они молча добрались до Пулково. Она отдала деньги и прошла в стеклобетонный цилиндр здания аэровокзала. Глянула на табло. Время указано. Час до вылета самолета. Пассажиры приглашаются на посадку. Какое - то внутреннее чутье подсказывало ей, сообщало уверенность, что билеты на рейс еще остались. Так оно и есть. В кассе ей выдали "горящий" билет на объявленную регистрацию и она прошла к месту таможенного досмотра. Предъявила документы. Ей "просветили" ее сумочку и она прошла в зальчик для ожидающих вылета. Она зябко ежилась в прохладном помещении, пыталась хоть как - то согреться. "Надо было что - нибудь выпить по дороге. Как - то не додумалась. В баре это не пришло в голову, а здесь уже поздно. Надо дождаться посадки на самолет, там возьму себе водки и попробую задремать. Неизвестно, какая предстоит ночь и удастся ли поспать вообще". Но вот подали автобус для перевозки пассажиров. Самолет. Подъем по трапу. Она нашла свое место без хлопот, - летала самолетами не однажды. Все пристегнулись. Самолет взмыл в ночное, кромешное небо. "Но и в этом небе уже кишела жизнь. Машинная, турбинная, созданная руками человеков. То ли еще будет. Когда - нибудь в небе будет такое же движение, какое сейчас на дорогах для автомобилей". Она улыбнулась своему открытию и попросила подошедшую стюардессу принести ей выпить: "Если можно, водки". Ей принесли коньяк и шоколадную конфету, хотя она и просила водки.
Она задремала и открыла глаза только тогда, когда голос из динамиков в салоне сообщил, что они подлетают к городу Казань и просьбу пристегнуть ремни. За бортом царила ночь. В иллюминаторе, далеко внизу, был виден город, погруженный в огни. Ей нравились зрелища залитых огнями ночных городов, увиденных из самолета, когда город вырастал и надвигался на тебя разлившимся морем огней и, по мере снижения крылатой машины очертания огней становились все более отчетливыми и рельефными, приобретая вид жилых районов, автомобильных трасс, производственных монстров и, в последний момент приземления становясь отдельно стоящими высотными домами, внутри которых теплились человеческие жизни с миллионами возможностей их проживания, свидетельством коего выступали освещенные светом окна, а, точнее, всевидящее око электрического освещения, кормильца ныне сущего миропорядка.
По выходу из здания аэровокзала она взяла такси и поехала в город, на ходу решая, ехать ли ей сначала к нему, а потом уже в гостиницу, или, наоборот, сначала снять номер, а затем уже ехать к нему и дальше смотреть по обстоятельствам. Сегодня, разумеется, вылететь назад она уже не могла. Обратный рейс был завтра утром. Какие такие могли открыться обстоятельства их встречи, она не могла сказать себе определенно. Да и как бы она хотела, чтобы они сложились, она тоже не знала. Все было зыбко и смутно. У нее учащенно билось сердце. Она чувствовала это. Все было внове в этом городе ее юности. "На Красногвардейскую". Она назвала адрес водителю, который пока что был в неведении куда везти ему пассажира. За окном белел снег и на его фоне чернели молодые деревца тополей, высаженные вдоль трассы. Они въехали в город и проехали район "Р.К.Б". Дальше - пустынный Проспект Победы. Пара машин на перекрестке у светофора ожидают зеленый свет. Поворот налево. Замелькали вывески названий остановок, оформленных под коммерческие киоски. Некоторые остановки она помнила до сих пор: "Рихарда Зорге", "Даурская", "Сады", "Кафе "Сирень", "Аделя Кутуя". Тут круговая развязка, поворот налево, несколько сот метров и мы на месте. "Вот мы и дома", - хотелось сказать ей себе, но она тут же отмела эту мысль: "Нет, не дома. Всего лишь в гостях". Дом виднелся в сотне метров из - за тополей, скрадывающих и сам дом и его обитателей от любопытствующих глаз. "Бог ты мой, как давно это было", -выдохнула она.
Она с замиранием сердца подходила к узнаваемым очертаниям родного некогда дома. Когда в какой - нибудь книге герой ностальгически говорит, что на этом доме ему знакомы каждая щербинка и каждый кирпич, то она охотно верила этому так, как сейчас ей пришло на память подобное сравнение. Все здесь было знакомо и узнаваемо. И балконы по углам дома, и большие окна, и желтый с элементами белого фасад сталинской постройки с аляповатой, безыскусной лепниной, к которому теперь она стояла лицом. "Отсюда все началось". Она смотрела на редкие зажженные окна. "Люди еще не спят". На третьем этаже, там, где располагался читальный зал и студенты готовились к сессии или празднествам, тоже горел свет. "Люди еще учатся. Или веселятся". Над входом горел фонарь. "Как и тогда", - она оглянулась. Все те же дерева кленов и тополей примыкали к зданию, образуя что - то вроде скверика. Скамейки по краям волейбольной площадки. "Правда, тополям нещадно обкорнали их кроны. Профилактика дыхательных заболеваний. Неужели только этим и можно выразить заботу о вечно безденежном студенческом братстве? И так ли оно теперь безденежно? Времена - то изменились. Ну, что же, надо войти и справиться о нем на вахте. Там должна быть какая - то информация". Она сделала несколько шагов к входной двери и неожиданно вспомнила его фразу: "Там было все..." - и улыбнулась про себя той теплоте и полноте, которая от нее исходила. Она суеверно открыла дверь.
После темноты улицы, когда она переступила порог общежития, ее глазам пришлось привыкать к яркому матовому свету люминисцентных ламп, которые освещали холл. Она остановилась, чтобы прийти в себя и осмотреться. Холл был разделен решеткой и примыкающим к нему турникетом, передняя часть которого представляла собой прихожую, где посетители предъявляли свои документы чтобы пройти внутрь здания. Что -то здесь навсегда изменилось, но, вместе с тем, неуловимо близкое и родное, которое сейчас горячей волной обдало ее с головы до пят, продолжало населять этот прихожий пятачок, где годами сходились и расходились студенты. "Да, времена действительно изменились. Раньше этой изгороди с турникетом и представить себе было невозможно. Хотя, вахта была. Студенты дежурили, сами устанавливая очередность".
Она подошла к окошечку, через которое вахтер сообщался с внешним миром из своей каморки.Окошко размером с тетрадь было встроено в оконную конструкцию, занимавшую часть стены, за которой вы могли видеть нехитрое убранство вахтовой комнатки: стол, шкаф, топчан. За окном она увидела знакомое женское лицо и признала его:
-  Тетя Люба, вы... Здраствуйте. - Лицо подалось к ней и некоторое время пристально вглядывалось в нее.
- Ба, Машенька... Ланина... Вы? А я и не признала вас сначала. Какими судьбами у нас? Да вы проходите, проходите, не стойте в дверях.
Фигура пожилой женщины с седыми волосами засуетилась и вышла через боковую дверь из комнатки ей навстречу. Маша, в свою очередь, бочком протиснулась через турникет ей навстречу. Эту пожилую женщину она хорошо узнала уже на последних курсах своего проживания в общежитии, когда на вахте стали дежурить устроившиеся на оклад вахтеры. В свое время они с тетей Любой нет - нет да сходились на вахте и судачили о житейских делах, личных и студенческих, о том, что творилось в общежитии.
Тетя Люба была пристрастна в вопросах молодежной нравственности и с высоты прожитых лет и жизненного опыта не могла свыкнуться с той моделью легкомысленных, а, лучше сказать, распущенных отношений, которые царили на вверенном ей участке работы. Комендант уже давно махнул рукой на молодежные нравы и не пытался наставить юных распутников на путь истинный. А вот тетю Любу распирало от неудовлетворенности. Ее не могло устроить данное положение вещей. Ей надо было больше других и, по ее представлению, она одна несла ответственность за царившую в общежитии половую распущенность. Всеми правдами и неправдами она препятствовала как могла растлению юных сердец, только что покинувших уютное гнездышко родительского дома и уже окунувшихся с головой во все мыслимые грехи, которые совершались буквально у нее на глазах, свидетельством коего она неоднократно была во время своих полуночных обходов по спящим и затемненным коридорам общежития. Но, ведь оставались еще лестничные пролеты, чердак, подвал, в котором находились подсобные помещения. Здесь она была Шерлоком Холмсом в юбке. Знала все тайные страсти и лабиринты ночной жизни общежития, заставая влюбленные парочки в самый неприглядный момент в пикантных и откровенных ситуациях на гладильном столе или лестничной площадке, ведущей на чердак. И студенты знали, что тетя Люба стучит на них коменданту, в студсовет, в профком, в студгородок, в деканат. Одно время на студенческом собрании всем миром даже порешили отстранить тетю Любу от вахты и обратились с ходатайством в деканат и студгородок. Но руководство студентов не поддержало, прекрасно понимая, в чем заключается истинная причина отвода вахтера.
И вот теперь, по прошествии стольких лет (а, прошло - то всего -навсего три года с того времени, когда Маша закончила университет и покинула стены альма - матер и этого дома), они как и прежде стояли на вахтенном пятачке, сведенном в этот час и в эту минуту не столько случаем, сколько общностью причастности к прошлому, когда их общение закреплялось исключительно требованием условной вежливости и вынужденного диалога с мелкотравчатым должностным лицом, коим ты избегал мелкого пакостничества и стукачества с его стороны, но никак не взаимной расположенностью и пиететом. Два совершенно разных и противоположных друг другу человека как по возрасту так и душевной природе, каждая со своей жизненной установкой, обе смущенные от внешне выражаемого приятного удивления происходящей встречей, но, вместе с тем, далекие и чуждые сентиментальности прошедшего времени, теперь они выражали сдержанность и приличествующую данной минуте внимательность и предупредительность. Внешне.
-  Что у вас здесь нового? Как ваше здоровьице? - выдохнула наконец Машенька. Она намеренно не выразила вопрос иначе: "Вы по прежнему работаете?" - чтобы не навлечь на себя с первых же минут нетерпимость мнительной и ревнивой до своей персоны тети Любы, заведомо зная, что та на пенсии и дома ей делать совершенно нечего, кроме как маяться со скуки и старческого брюзжания.
-  Да как сказать?.. Все хорошо, все слава богу. - Тетя Люба как - то по особенному, пристально взглянула на Машу, как бы раздумывая и колебаясь сообщить ей что - то сверх дежурных фраз о житье - бытье, принятых в таких случаях; пытаясь разглядеть в ее лице что - то, что бы развеяло ее сомнения и позволило ей решиться, оставив колебания, поведать свои сокровенные мысли, как она их понимала и чувствовала, которые могли касаться Маши и заинтересовать ее. Именно это тетя Люба и пыталась разглядеть в лице Машеньки, понимая, что та появилась здесь не только из праздного интереса к памятным местам недавней юности. Чутье пожившей женщины подсказывало ей, что Маша появилась здесь за нечто большим. Да и глаза Маши прямо об этом говорили. Ее напряженное лицо, разрумянившееся с холода, выдавало нетерпение и ожидание, которые она не могла или не умела скрыть. И тетя Люба видела все это и понимала, что если кто - то и сможет Маше помочь с этим чем - то большим, что конечно же заключало в себе информацию о вполне конкретном человеке, который проживал в этом доме и, возможно, находился в нем в настоящее время, то в полном объеме, изнутри, этим светочем знаний могла быть только она, тетя Люба. Да, две женщины друг друга поняли. Они обменялись еще несколькими фразами о своей жизни. Маша рассказала тете Любе о том, где она живет и чем занимается. Вспомнили несколько забавных и курьезных эпизодов из студенческой жизни Машиных лет. Тетя Люба посетовала на современную молодежь, так, как всегда это делала; особенное раздражение у нее, как и прежде, вызывали девушки, которые представали в ее глазах еще более гулящими и распущенными; только теперь они занимались этим за деньги и с мужчинами, как правило, намного старше их, у которых водились и деньги, и машины, и которые могли обеспечивать студенток материально на время их учебы в университете. Что вызывало негодование пожилой женщины, так это невнимание девушек к своим ребятам, студентам, с которыми они вместе учились и с которыми жили под одной крышей в соседних комнатах. Из - за такого небрежения к парням со стороны девушек тетя Люба даже прониклась некоторой симпатией к ребятам и отзывалась о них скорее сочувственно и с меньшей категоричностью к их пьяным загулам.Виноваты во всем были уже девушки.
- А на своих парней они уже и внимания не обращают. Им теперь богатеньких подавай, - подытожила свой рассказ тетя Люба.
-  Да ведь это и раньше так было, тетя Люба. Только тогда запросы у девушек были поскромнее. Им лишь бы замуж поскорее выскочить, да непременно чтобы за городского, с квартирой. А теперь все изменилось. И запросы у них другие стали. Им мало мужа только с квартирой да с зарплатой. Им и машина нужна, и дача, и отдых на море. Девушки всегда были падкими на красивую жизнь, только раньше таких возможностей не было. А теперь у них есть выбор. - Хотя сама Маша этот выбор принять никак не могла. Она сделала свой.
-  Да уж, да уж, - закивала головой тетя Люба, - раньше я все осуждала парней и девушек, что они в открытую обнимаются и целуются. Да и мало ли чего еще было по чердакам да по лестницам. Но такого непотребства как сейчас и представить себе нельзя было. Теперь уже и вспомнить - то приятно как мальчики с девочками под ручку гуляли и по вечерам в кино ходили. -Она глубоко вздохнула.
Помолчали. Возникла пауза.
Обе издалека, как заправские переговорщицы, подыскивали предлог для перехода к существу дела, занимающего и интригующего теперь уже обеих. Но они ничем не выдавали своего нетерпения.
- А так, все хорошо, живем помаленьку. Студенты они же дети еще. За ними как нянька ходить надо. С ними всякое бывает. И напьются - дебоширят, и музыку включают по ночам. И девушки у ребят на ночь остаются. Комендант давно на все рукой махнул. - Тетя Люба испытующе посмотрела на Машу и продолжила: - А нам за всем глаз да глаз нужен. - Она все не знала, с какого бока подступиться к вопросу.
Маша решилась ей помочь:
-  А что, кто - нибудь из наших прежних знакомых здесь остался? Может быть, кто - то еще живет здесь? Хотелось бы встретиться, пообщаться по старой памяти.
- Ну как же, как же, остались еще ребята, кого и вы помните, и вас они, наверно, помнят. Кто - то женился, - комнату здесь снимает от университета, а кто - то и на коммерческих условиях живет. Сейчас можно заплатить за жилье в студгородке и снимать комнату. Многие так делают. На четвертом этаже почти все комнаты сдают за деньги. И студентов там немного, только несколько комнат осталось. - Тетя Люба немного помолчала. - Вот и Саша Ясенев там живет. В сто семнадцатой комнате. Плохо живет. Сплошные пьянки - гулянки у него. Притон у себя устроил. И гости у него табуном днем и ночью. Все алкаши и бомжи. Порядочных людей там не бывает. И соседям от него покоя нет, - постоянные жалобы от них слышу. Шумно у него. По ночам спать не дают, мешают. Кого там только не бывает. И шпана всякая. И девицы сомнительные. Где он только их находит? Они его спаивают. И спаивают на его же деньги. Он все свои деньги пропивает, - у него даже на хлеб не остается. Ходит потом по комнатам и деньги занимает. Да все его уже знают и никто не дает. В комнате у него шаром покати. Ничего нет. И как человек так живет? Для чего он живет? Ни кола ни двора. Ни денег, ни работы. Все его друзья уже давно женились и семьи имеют. Устроились на работу и хорошую зарплату получают. Холодильники себе покупают, стенки. А кто и машину уже купил. Вон Олег, его ровесник, на собственной машине ездит. Молодым всегда тяжело жизнь начинать, но люди хоть к чему - то стремятся. Семью завести. Работу найти. Вот и у вас все хорошо, работаете. -Тетя Люба не заметила, как Маша поморщилась при этих словах всем своим чутким существом, брезгливым до всякой фальши. - А этому ничего не надо. Одни пьянки да друзья алкаши на уме. Да и мозги свои потихоньку пропивает. Порядочные девушки над ним смеются и плохо о нем отзываются. Да и кому он такой нужен? Пропащая душа, одним словом. А ведь какой скромный и симпатичный человек был. Интеллигентный. Смотреть приятно было. И как он до такой жизни докатился? Что с ним случилось? Пропадает человек на глазах. Спивается. Да уже спился. И дороги назад не видно. Хороших людей рядом с ним нет, кто бы ему подсказал да помог на правильную дорогу встать. Ведь не поздно еще от такой жизни отказаться. Молодой он, время еще есть. И главное, чтобы хороший человек рядом с ним был. А нет такого в его компании. Все только рады, что есть куда выпить прийти в любое время. Хоть днем, хоть ночью. Он всех пускает, нараспашку живет. А этих людей на порог не пустят в порядочном доме.
Тетя Люба, наконец, выговорилась. Она, видимо, долго ожидала этой минуты, когда могла быть услышанной в полной мере и именно заинтересованным в этом деле человеком. Все ее жалобы в студгородок не возымели никакого действия. У них своих забот хватало. То, что тетя Люба сплетничала об этом пьянчужке с жильцами общежития, - так всем было наплевать на него. Проблем и без него хватало. Кто сейчас не пьет? Все пьют, правда, не так загульно. И управы на него нет. А тут была близкая ему девушка, - прежде близкая. Сейчас, как она знала наверняка, никаких отношений между ними не было. Но, все равно, больше поговорить так по душам ей было не с кем. Вокруг них по коридору ходили студенты, здоровались с тетей Любой. Кто - то с любопытством посматривал на Машеньку. В основном, юноши. Она была хорошенькая. Лицо ее раскраснелось. Щеки горели. От услышанного. От переживаемого ею сейчас состояния невесомости и неуверенности в происходящем. Своей ненужности тут. Она почти убедила себя в этом и готова была к тому, что она лишняя здесь и ничем Саше помочь не в силах. Он попросту откажется от ее помощи. Болезнь его запущена. А тетя Люба выжидательно глядела на Машу и молчала. Должно быть, она ожидала услышать одобрение характеристике, выданной ею Саше и осуждение его образа жизни. И еще гарантий и заверений броситься очертя голову на спасение погибающего в пьянстве в этих стенах человека, находящегося где - то на четвертом этаже, может быть, и сейчас в стельку пьяного. Что Маша могла сказать на это? Ничего. Но надо было хотя бы из вежливости оформить концовку разговора на доброй ноте.
- Да, да, я все понимаю, тетя Люба. Все это грустно слышать, то, что вы сейчас сказали. Я ведь ничего об этом не знала. Я, конечно, попробую с ним поговорить. Может быть, что - то и получится. - Но в ее словах, Маша это понимала, уверенности не было. Скорее, в них звучали сомнение и растерянность. - Спасибо вам за разговор, тетя Люба. А еще больше за то, что поделились со мной вашими переживаниями. Я сейчас поднимусь к нему. - Маша повернулась к лестнице, ведущей на верхние этажи. А тетя Люба с сомнением смотрела ей вслед.

Глава 5
ЧАША СИЯ








Hosted by uCoz